Том 3. Произведения 1901-1905 - Страница 109

109

Пташников улыбнулся.

— Покойник папаша, бывало, дня три иногда сидит, а никого не допускал, все сам… — сказал он, и по лицу его видно было, что за этим у него проснулось еще много воспоминаний.

— Хороший, должно быть, был старик? — любезно-механически улыбаясь, сказала madame Башкирцева. — Они ужасно милые, эти старозаветные люди…

— Да как вам сказать, многие считали его сердитым, ну, только это у него так, наружное, а человек он был добрый. — Скажите, пожалуйста, у вашего батюшки какая торговля была? — спросил Дружинин и сразу же по беспокойно забегавшим глазам Башкирцева понял, что он задал неуместный почему-то вопрос.

— Что это, как будто немного угаром пахнет? — сказал Башкирцев жене… Пташников немного сконфузился, но сейчас же с доверчивым и благожелательным видом ответил Дружинину:

— Мы гостиницы держали… Вот, если бывали в Москве, «Эрмитаж», «Калифорния», «Белый лебедь»; — это все наше было… и так малых трактиров до двадцати…

— Зачем же вы их продали? ведь говорят, это очень выгодно? — выпалила Рита и посмотрела на всех.

Инженер чуть улыбнулся в углах рта… Пташников больше зарделся.

— Рита… — сказала Башкирцева, делая брезгливые глаза. Дружинин сам почему-то покраснел, но вступился за Риту:

— Действительно, это дело дает, кажется, хорошие барыши… На лицо Башкирцева набежала тень.

— Очень было бы печально, — внушительно и грустно заговорил он, барабаня по столу своими белыми крупными пальцами, — если бы молодые люди, полные сил и способностей, сидели в питейных заведениях. Кому же, как не молодым капиталистам, быть культуртрегерами нашей отсталой промышленности. Геннадий Васильевич вступает вот в наше общество химических заводов, и это, поверьте, интереснее, полезнее и почетнее, чем торговать рюмками. Вы вот сами говорите, что газетная работа выгодней чистой беллетристики, но, однако, пишете рассказы.

— Ну, это, мне кажется, одно с другим не сравнимо, — не согласился Дружинин. — Я, по крайней мере, думаю, что личное моральное значение всякой деятельности определяется ее целью. Цель торговли — нажива, а потому самая желательная торговля та, которая больше дает.

— Как на чей взгляд.

Башкирцев пожал плечами и обратился к Пташникову:

— Вы когда предполагаете возвратиться?..

— К десяти часам гости поднялись. Пташников и Дурдин уезжали с одиннадцатичасовым в Москву. Инженер провожал их, Башкирцев извинился усталостью. Дружинин тоже начал прощаться, но Башкирцев удержал его.

— Останьтесь, я хочу попросить вас об одном деле… Когда гости и хозяева проходили через полутемную диванную, Башкирцев взял за локоть Дурдина и задержал шаги. Оставшийся сзади Дружинин успел услышать начало фразы…

— Ты же смотри…

И Дурдин громко ответил:

— Да что вы, Илья Андреич, рази я сам себе враг… Это обращение Башкирцева к Дурдину на «ты»; в связи с впечатлениями всего вечера вдруг без колебаний и переходов объяснило Дружинину многое, что раньше отпечатывалось в его мозгу туманно и неясно, как предчувствие. Он сразу вспомнил тысячу мелочей, наблюденных в доме Башкирцевых, которые, дополняя одна другую, объяснили ему нечто страшно неприятное, тяжелое и противное. Теперь небольшим фактам Дружинин придавал большое значение.

Перед ужином Башкирцев с гримасой оглядел костюм Риты и сказал:

— Ты бы, знаешь, тово… чужие люди, а у тебя этот артистический беспорядок.

Эта показная бутафорская роскошь и всегда какие-то деловые люди, шушуканье. Впечатление ожидания чего-то, что должно разрешиться и сделать всех счастливыми…

И Рита говорила часто: «Вот устроятся дела папы, мы поедем в Ниццу…»; А что это были за дела — никто точно не понимал, хоть при разговоре о них кивали сочувственно и на лица набегала тень глубокомыслия.

И когда Башкирцев, возвратившись из передней, расстегнул три пуговицы жилета и с облегченным видом актера, сошедшего со сцены, весело и громко по-домашнему сказал, — слушай, мамочка, нельзя ли нам чаю сюда, — Дружинин почувствовал, что он как будто состоит в молчаливом против кого-то заговоре.

— Вот, батюшка, видали синицу? Три миллиона нетронутых денег на текущем счету держит… — сказал Башкирцев, разваливаясь в кресле.

— Ну, что он, как? — с тревожным и униженным лицом нерешительно спросила Башкирцева.

— То есть, что это «как»;? — строго сказал Башкирцев и дал этим понять, что вопрос, который затрагивает жена, чисто домашний, неудобный при посторонних.

— Павел Дмитриевич свой человек, — как бы оправдываясь, робко отозвалась жена.

Башкирцев выпустил из надутых щек воздух и расстегнул еще одну пуговицу жилета.

— Устал я сегодня зверски, — сказал он, подавив судорогу зевоты, и, помолчав, обратился к Дружинину с обычной у него уверенностью и определенностью голосовых интонаций: — Хотел я вас, дружище, попросить вот о чем: съездите, пожалуйста, ну, хоть завтра, в дом предварительного заключения и, если вам позволят увидеться с этой девицей, объясните ей, что это очень неделикатно с ее стороны — людей, которые относились к ней хорошо, принимали участие, таскать по судам. Должна же она это понимать.

Рита, перебиравшая у рояля ноты, бросила тетради, выпрямилась и, опустив вдоль тела руки, как бы приготовилась к чему-то. Она значительно взглянула на Дружинина, но тот сидел в кресле согнувшись и глядел не то в пол, не то себе в колени.

— Я бы это сделал и сам, но вы видите, у меня минуты свободной нет… — добавил Башкирцев, так как Дружинин молчал.

109