Том 3. Произведения 1901-1905 - Страница 115

115

Чудинов шумно встал и возбужденно заговорил, шагая по своей большой приемной:

— Послушайте, вы говорите все не то. Скажите лучше вот что. Вы сколько лет практикуете? Десять, двенадцать?.. восемь?.. ну, это все равно. Скажите мне, пожалуйста, искренно, — только скажите, зачем вы все это делаете?

— То есть что́ делаю? — испуганно и недоумевающе спросил доктор.

— Ну, вот ездите там по больным, лечите или работаете в клинике и прочее…

Доктор пожал плечами и, запинаясь, нерешительно проговорил:

— Мм… я, право, не совсем хорошо вас понимаю, Варнава Дмитриевич. То есть я, как это сказать, я люблю свою науку.

— Ну, какую там науку, — закричал Чудинов, — это давно всем известно, что наше дело пользуется только услугами науки, а само по себе ремесло, высшее, может быть, но все же ремесло…

— Я с вами не согласен… — осторожно вставил доктор. — Мнение, которое только что вы высказали, действительно, в последнее время…

— Да что там мнение, — грубо перебил его Чудинов, — вот вам лучшее доказательство ненаучности медицины, — всякая наука имеет свою философию.

Скажите, пожалуйста, какая философия у медицины?

— По-моему, очень большая и, если хотите, на мой взгляд, этически-нравственного порядка…

— Так? — сказал Чудинов, круто останавливаясь перед своим собеседником. Как человек долго и мучительно думавший об одном предмете, он не следил уже за мыслью говорившего с ним и только хотел высказаться.

— А я вот, как старый врач, — продолжал он опять, зашагав по комнате, — объясню вам всю эту философию, которую я вынес за двадцать лет моей врачебной практики. Я буду говорить просто и кратко, вы не пугайтесь.

Я не знаю, как у других там было, а у меня так: никакого призвания у меня к медицине не было, да и сомневаюсь, чтобы оно у кого-нибудь вообще было. Так, выбрал медицинский факультет, потому что нужно было что-либо выбрать. Учился я из самолюбия, заинтересовывал себя технически, как шахматами. Из самолюбия же решил во что бы то ни стало добиться чего-либо. Ну, потом все окружающее понемногу вдалбливало мне в голову всякую труху: «польза ближнего», «страдания больного брата» и прочее. И вот я пошел этой дорогой с добросовестностью старого вола, а когда прошел ее почти всю, то вдруг увидел, что меня обманули. Обманула жизнь, обманули люди, и обманули самым мошенническим образом. Казалось так, что чем больше я отдамся, тем больше мне дадутся? Астроному, философу, математику уплачивается хоть тем, что он что-то побеждает, проникает в области, возвышающие душу человека. Скажите, что дает врачу медицина? Я всю жизнь только лечил, лечил и лечил. По лицам этих больных людей я видел, что они жили своей счастливой личной жизнью и приходили просить меня: «Возврати нам опять эту утраченную жизнь».

И я возвращал и продолжал лечить без конца, а своя жизнь уходила безвозвратно. И вот уже ушла. Чудинов остановился, подергал себя за клок серых седеющих волос и повторил:

— Ушла… а человек живет только раз.

— Вы скажете, — заговорил Чудинов тише и спокойнее, — почему я не сочетал свою личную жизнь с вашей так называемой наукой? Потому, что я был очень добросовестным ученым, — это раз, а второе — я очень любил жизнь и потому боялся ее, как врага науки. И я продал жизнь за какой-то призрак. Я банкир, раздавший все по долгам и ничего не получивший обратно. Зачем я вожусь, пачкаюсь с этими гнилыми, дохлыми людьми, моими пациентами? Чтобы они воспроизводили на свет идиотов, подобных тому, которого мы с вами только что видели… Кто этот офицер, который говорил с вами, — сын покойного? родственник?

— Это жених дочери, — печально и не глядя на Чудинова, ответил доктор.

— Так, так. Я и думал, — радостно закричал Чудинов. — Вы врач, и я вам скажу — ведь это тоже мой пациент. Понимаете? Так вот, не угодно ли, миленькое потомство получится, а — не правда ли?.. Так зачем же, скажите, зачем я этим мерзавцам жизнь-то отдал?.. Чтобы сделать их способными распложать идиотов.

В это время опять затрещал входной звонок, Чудинов пошел в переднюю, а молодой врач, смущенный всей этой неожиданной тирадой знаменитости, нерешительно взялся за шапку.

Стоя посреди ковра, ожидая возвращения хозяина, он слышал, как Чудинов, повышая голос, начал кричать на кого-то, потом закончил:

— Вон!.. сию же минуту вон!

Входная дверь хлопнула, и Чудинов возвратился усталый, бледный, с опустившимися углами губ.

— Я, кажется, разволновался и наделал глупости, — сказал он упавшим голосом. — Сейчас выгнал этого офицера…

По настоянию молодого врача Чудинов лег в постель и принял бром. Прощаясь с коллегой, он задержал его руку в своей и, чтобы смягчить все слышанное им, сказал, криво улыбаясь:

— Жрец сошел с ума. Пожалуйста, напишите и объясните все этому воину, а то он,

чего доброго, еще на дуэль меня вызовет.

С.-Петербург,

4 апреля 1905 г.

Сны

I

В раннем детстве меня посещала очень странная греза. Это случалось тогда, когда я подолгу глядел из окна на улицу. Бежали люди туда и сюда, встречались, мелькали мимо друг друга, останавливались, улыбались, размахивали руками; грохотали извозчичьи экипажи, с понурыми послушными лошадьми, со сгорбленными извозчиками на козлах; женщины, мужчины, дети, собаки — все это беспрерывно текло и текло целыми часами по улице.

И тогда мне начинало казаться, что люди только притворяются такими озабоченными, торопливыми, равнодушными и чужими — притворяются потому, что не помнят, забыли о чем-то самом главном, громадном и торжественном. И я думал: вот-вот оно наступит. Сразу, в один невообразимо короткий момент пронесется по всему миру одна и та же чудная, забытая мысль, — и сразу все остановится. Люди, животные, дома, камни, облака на небе — все, все, — живое и неживое, с изумлением встрепенется, замрет, замолкнет и прислушается. И тогда высоко над миром ясно раздастся труба архангела, призывающая к Страшному суду.

115